Лаврентий Гурджиев: любовь или секс
Опубликовано: 15 апреля 2024
Изрядная часть современного мира живёт по капиталистическим законам, отмечает праздник любви не 8 марта, а 14 февраля, считает, что любовь и секс – это синонимы или, на худой конец, две стороны одной медали. Но есть другие части современного мира, находящиеся вне капиталистического материального и морального ареала. Особенно – вне морального.
Капитализм обожает секс, перегружен сам и нагружает других половыми проблемами, т.к., боясь разума, стремится влиять на людей на подсознательном уровне, с избытком заполняя его нездоровыми страстями и полудикими инстинктами. Он вообще предпочитает дикарей, обильно населяющих все континенты и все страны, что втянуты в его дикарскую орбиту.
Антикапитализм зиждется на любви, ибо взаимодействует с людьми на уровне трезвого, нормального, натурального сознания. Не бесстрастного и безразличного, но преисполненного жизнерадостных эмоций. К тому же он и многими дикарями, охочими до эротики, не пренебрегает, терпеливо учит их уму-разуму. Добивается в тех же странах хотя не всеобщих, а отдельных, но обнадёживающих результатов.
Автомобиль, спутниковый телефон, презерватив… Кое-кто решил, что набором подобных вещей определяется уровень цивилизованности. Ну, а приобщение к кока-коле и кредитной карточке – просто непререкаемое условие приёма в семью культурных наций. Западных социологов хлебом не корми, дай поразглагольствовать на эту тему. Придуманный ими показатель «качества жизни» измеряет и учитывает всё, что угодно, кроме качества, то бишь, уровня сознательности, разумности. А последнее не зависит от техники, даже если это «техника секса». Термин, если не психопатов, то пошляков. Нормальные люди восхищаются мастерством, сноровкой, виртуозностью мужчин и женщин в тысячах видов их профессиональной и непрофессиональной деятельности. Ненормальные восхищаются мастерством… секса. Мастерством блуда обозвал это один современный русский педагог. Разящая характеристика и «сексуальной техники», и «сексуальных технарей»! Кто-то молвит, что вопрос терминологии не так уж важен. Однако это – вопрос культуры. И научного соответствия. Пусть сексология хозяйничает там, где ей надлежит пребывать: в зоологии. Пусть антропология займётся своим неотъемлемым разделом: амурологией (которую следует хорошенько вычистить от наносного секс-мусора). Для психопатов и пошляков сущность совокупления у животных и у людей едина. Мы наделяем человеческое соитие принципиально отличающимися мотивами, значениями, когда сила и красота влечения мужчины и женщины друг к другу не унижается распутством плоти, а вызывает жажду её высших наслаждений.
Капиталопоклонники зубоскалят над коммунистами по поводу брошенной однажды фразы «секса у нас нет». Заставляя тех смущаться и оправдываться, мол, фраза неудачная, её не так поняли. Да нет же, всё так! Нет и не должно быть секса в человеческом обществе, которое есть царство любви. Платонической, физической, но – любви.
Секс, как механически однообразное/разнообразное упражнение, как биологически заданный акт, как отправление инстинктивной потребности, естествен для самца и самки. Он противопоказан мужчинам и женщинам, сознающим предназначение не только своих гениталий, но и своей души. Всегда и везде: секс есть удовольствие по холодному, мелкому расчёту – корысти; любовь есть счастье по наиболее пламенному и великому счёту – бескорыстию. Любовь необходима человечеству как залог развития и бессмертия, секс – как залог отбраковки тупиковых ветвей эволюции. Влюблённость – особое телесное и душевное состояние – востребована словно воздух, словно хлеб.
Нет мальчика, юноши, мужчины, нет девочки, девушки, женщины, которые откажутся быть любимыми и любящими. А быть сексуальными? Сексуальность кроется не только в привлекательности форм и в их подаче (например, через откровенное декольте). Это не только известная озабоченность – свойство бабника или нимфоманки. Это антипод влюблённости и частый погубитель её. Но одни пытаются сей факт тщательно скрыть. Другие хотят оба явления цинично уравнять. Третьи грубо навязывают: сексуальность и любвеобилие – это красиво, а их отсутствие – это уродливо. Четвёртые неестественно робеют и краснеют при одном взгляде на противоположный пол. Пятые политизируют: сексуальная свобода есть признак демократии, а её отсутствие – признак тоталитаризма. Шестые счастливы, что в так называемый День Св. Валентина утраивается количество проданных контрацептивов. Эти бизнесмены от секса на радостях и вопреки обыкновению не скрывают коммерческую тайну.
Секс есть антиутопия, приносящая «бабло». Так что же, любовь утопична? Э, нет, она утопающа – в неге, нирване, блаженстве, куда погружены не партнёры по сексу, а возлюбленные во плоти. Ведь даже «сыны божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жёны, какую кто избрал». (Библия, Бытие, 6,2.) Неужели те сыны и дочери говорили при этом другу другу: «давай займёмся сексом». Земное становится равнобожественным не от пароксизмов собачьей страсти. И не только в результате оргазма. Ибо тот своё истинное начало берёт не во время интимно-эрогенной стимуляции, но во время активации души – Его и Её. Знаете, слитые собаки и слитые души – это абсолютное несходство. ..
.Вообще-то мы тоже рады, когда стол ломится от яств, а кровать от любви. Но при чём здесь коммерция? Рады мы и открытости, хоть общества в целом, хоть бухгалтерии, в частности. Но что есть тайна? Это то, чего не должен знать никто или почти никто. Что же касается любви, то это тайна, которую должен познать каждый. Дело не в приёмах ухаживания, обольщения. От озорного заигрывания и невинного кокетства до любви ещё очень далеко, хотя в них и ничего плохого нет.
Тогда спросим по-детски: а что такое хорошо и что такое плохо? Ответим всё же по-взрослому. Плохо, если человек обделён материальными благами. Но какая же это недоля, какое несчастье, если он остался обделённым любовью! Ею дышит, насыщается, живёт род человеческий. Отходы и отбросы его биологической жизнедеятельности – вот, что такое секс и участники сексуального процесса. В первую очередь, однополые. Ибо они дважды нелюди. Любовь не может быть профессией, но может и должна быть искусством. А искусство – это не «искусно» и тем паче не «искусственно». По отношению к сексу применять подобные определения допустимо.
Зоотехник может очень даже искусно скрещивать животных. Может даже забрюхатить корову или овцу посредством её искусственного осеменения. Но неужели надо страдать кретинизмом, чтобы не понимать колоссальную разницу в однокорневых словах, выражающих противоположные понятия? Искусство и профессия. Профессионализм в искусстве. Об этих вещах полезно размышлять, спорить, рассматривать их философски и практически. Но взять искусство любви и профессию секса… – о чём тут говорить? Нам с ехидцей заметят: люди искусства бывают, мол, одновременно профессионалами секса. О да, театр, живопись, музыка и прочие креативные занятия человека как бы поощряют интерес мужчин и женщин друг к другу. Правда, если в своей творческой деятельности они могут взмывать к вершинам лишь на стезе любви, то в «деятельности» сексуальной им дано лишь опускаться.
Секс, действительно, мог стать и стал только профессией. Причём, профессией вольных или невольных рабов обоего пола. Причём, рабов палеонтологического инстинкта. Причём, инстинкта не вымершего, а сохранившегося. Причём, сохранившегося у тех, кто потребляет секс так же, как скот – питательную кормовую добавку. Причём, из добавки нередко делают основное «блюдо», предоставляя секс-услуги так же обыденно, как вымя полное молока – для дойки. Короче, что бы ни говорили, ни писали о сексе, он не то что не соответствует понятию искусства, но находится ниже уровня даже ремесла. Древность сего животного начала ничуть не облагородила и не украсила его, но вызывает у мыслящего человека отношение наподобие того, которое производит высохшая и почерневшая мумия египетского фараона. Конечно, мумия любопытна, наукополезна, археологична, диссертабельна, однако ни ощущения таинства, ни особого волнения всё равно не вызывает. Зачастую она даже неприятна. А для праздношатающихся это вообще будет удовлетворением простого любопытства путём покупки билета в музей, который покидают, устав и зевая. Такое действие ничем не отличается от платы посетителя за вход в рабочее место проститутки, включая анатомическое. Какой бы развесёлой и техничной не была продающаяся/покупаемая путана, и она, и её услуги суть высохшее, почерневшее древо любви, мумия самого чарующего явления жизни. В таком буреломе, захламляющем смешанный лес человеческой биографии, не встретишь необыкновенных, то есть влюблённых в девицу или хотя бы уважающих её, но натыкаешься лишь на обыкновенных, то есть клиентов. Зато даже одиночная былинка на светлонравственной лесной лужайке, наполненная непродающимся/непокупаемым любовным содержанием, суть протоплазма этой самой жизни, основной нематериальный субстрат, из коего состоит человеческий дух. У животных, однако, души нет. Впрочем, если проститутка, общаясь с клиентурой, не просто довольна/недовольна заработком, испытывает не просто удовольствие/неудовольствие от своей «работы», а сложные морально-этические переживания, значит, у неё сохранились рудименты того, чем человек отличается от фауны. Это значит и то, что, видимо, не всё потеряно, что сознание – простите за неумышленную игру слов – может быть заново запущено, хотя и было сильно запущено. До той поры, до той гадательной, проблематичной возможности торгующие собой женщины и мужчины являются представителями не гуманоидности, но живности.
Проституция – это секс в классическом виде. Секс в классическом виде – это проституция. Она возникла (он возник) за тысячи лет до появления политэкономической формулы «товар – деньги – товар». Ибо примитивный рынок, где действует формула «тело – деньги – тело», пребывает неизменным с тех пор, как на нём впервые подвизалась человекообразная обезьяна, которая, правда, брала не деньгами, а фруктами, кореньями и прочей едой. Самая необузданная и неумелая, чувственная и невзыскательная «плебейская» любовь, самый «аристократический» и сдержанный, эстетически безукоризненный и высококлассный секс всё равно антонимы, а не синонимы. Тем более, если наоборот.
Пасть до уровня секса значит выпасть из цивилизации. Это может быть ошибкой, необязательно приводящей к полному торжеству животного над человеческим. Но упорствовать в ней значит оскотиниться наверняка. Словом, граница между скотством (капитализмом)и человечностью (антикапитализмом)пролегает совсем не там и не так, как представляется сбитым с толку. Она воплощена в утомлённости на любовном ложе и в собранности на заседании учёного совета. Она проходит через заводской цех и первое свидание, прилавок магазина и генштаб, храм и полицейский участок, пшеничные поля и социальные классы… Ею рассечено всё в том богозначимом явлении, каковое мы разумеем в качестве цивилизационного единства.
Несостоявшегося ни разу за всю историю человечества единства. Несбыточного по устрашающе антагонистическим противоречиям между капитализмом и антикапитализмом. Не подлежащего установлению на брутально-материальной основе. Нежелательного, покуда жива всепожирающая власть мировой олигархии. Непримиримого по Их и Нашему отношению к любви и к сексу, пониманию ценностей и пороков цивилизации. Новогвинейский туземец, который при помощи каменного топора убил и съел другого туземца, потому что был голоден, не дорос, наверное, до цивилизованности. Пока. Европейский туземец, который при помощи армии, авиации, флота истребляет любое количество человеческих особей, потому что те восстали против своей рабской участи, и не съедает ни одну из них, от цивилизованности отстоит ещё дальше. Уже. Не исключено, что он больше никогда не вернётся в её лоно, свихнувшись на почве культа частной собственности и доступа к вожделенной атрибутике развитого капитализма: презервативу, спутниковому телефону, автомобилю.
Читайте также: Новости Новороссии.